Неточные совпадения
«Пей, вахлачки, погуливай!»
Не в меру было весело:
У каждого в груди
Играло
чувство новое,
Как будто выносила их
Могучая
волнаСо дна бездонной пропасти
На свет, где нескончаемый
Им уготован пир!
Какие б
чувства ни таились
Тогда во мне — теперь их нет:
Они прошли иль изменились…
Мир вам, тревоги прошлых лет!
В ту пору мне казались нужны
Пустыни,
волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья…
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
Табак страшно могуч; как масло, вылитое в скачущий разрыв
волн, смиряет их бешенство, так и табак: смягчая раздражение
чувств, он сводит их несколькими тонами ниже; они звучат плавнее и музыкальнее.
Давно уже незнакомое ему
чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах.
«Что же это он, за свою прежнюю казенщину принимается, что ли!» — с отвращением подумалось Раскольникову. Вся недавняя сцена последнего их свидания внезапно ему припомнилась, и тогдашнее
чувство волною прихлынуло к его сердцу.
Опять то же
чувство волной хлынуло в его душу и опять на миг размягчило ее.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу,
волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное
чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Нервы поют ему какие-то гимны, в нем плещется жизнь, как море, и мысли,
чувства, как
волны, переливаются, сталкиваются и несутся куда-то, бросают кругом брызги, пену.
Спутанные шелковые кудри свалились к нему на лоб и закрывали глаза, но он не поправлял их, отдавшись целиком тому подмывавшему
чувству, которое, как набежавшая
волна прилива, тихо поднимало и несло куда-то вдаль.
Одну минуту можно было подумать, что он не находит в своей душе того, к чему прислушивается с таким жадным вниманием. Но потом, хотя все с тем же удивленным видом и все как будто не дождавшись чего-то, он дрогнул, тронул клавиши и, подхваченный новой
волной нахлынувшего
чувства, отдался весь плавным, звонким и певучим аккордам…
Девушка торопливо протянула свою руку и почувствовала, с странным трепетом в душе, как к ее тонким розовым пальцам прильнуло горячее лицо набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой
волной. Ее на мгновенье охватило торжествующее
чувство удовлетворенной гордости: набоб пресмыкался у ее ног точно так же, как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
Были записки серьезные, умоляющие, сердитые, нежные, угрожающие, были записки с упреками и оскорблениями, с
чувством собственного достоинства или уязвленного самолюбия, остроумные, милые и грациозные, как улыбка просыпающегося ребенка, и просто взбалмошные, капризные, шаловливые, с неуловимой игрой слов и смыслом между строк, — это было целое море любви, в котором набоб не утонул только потому, что всегда плыл по течению, куда его несла
волна.
Все ему нравилось в ней: и застенчивая грация просыпавшейся женщины, и несложившаяся окончательно фигура с прорывавшимися детскими движениями, и полный внутреннего огня взгляд карих глаз, и душистая
волна волос, и то свежее, полное
чувство, которое он испытывал в ее присутствии.
В сердце ее вспыхнули тоска разочарования и — радость видеть Андрея. Вспыхнули, смешались в одно большое, жгучее
чувство; оно обняло ее горячей
волной, обняло, подняло, и она ткнулась лицом в грудь Андрея. Он крепко сжал ее, руки его дрожали, мать молча, тихо плакала, он гладил ее волосы и говорил, точно пел...
Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о берег, и заключенные в
волнах силлионы килограммометров — уходили только на подогревание
чувств у влюбленных.
пел выразительно Веткин, и от звуков собственного высокого и растроганного голоса и от физического
чувства общей гармонии хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы. Арчаковский бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой голос вибрировать, он двумя пальцами тряс себя за кадык. Осадчий густыми, тягучими нотами аккомпанировал хору, и казалось, что все остальные голоса плавали, точно в темных
волнах, в этих низких органных звуках.
И не то чтобы память изменила ему — о нет! он знал, он слишком хорошо знал, что последовало за той минутой, но стыд душил его — даже и теперь, столько лет спустя; он страшился того
чувства неодолимого презрения к самому себе, которое, он в этом не мог сомневаться, непременно нахлынет на него и затопит, как
волною, все другие ощущения, как только он не велит памяти своей замолчать.
Да, наверное, оставалось… Душа у него колыхалась, как море, и в сердце ходили
чувства, как
волны. И порой слеза подступала к глазам, и порой — смешно сказать — ему, здоровенному и тяжелому человеку, хотелось кинуться и лететь, лететь, как эти чайки, что опять стали уже появляться от американской стороны… Лететь куда-то вдаль, где угасает заря, где живут добрые и счастливые люди…
Он любил этот миг, когда кажется, что в грудь голубою
волною хлынуло всё небо и по жилам трепетно текут лучи солнца, когда тёплый синий туман застилает глаза, а тело, напоённое пряными ароматами земли, пронизано блаженным ощущением таяния — сладостным
чувством кровного родства со всей землёй.
Наконец, настойчиво отведя эти
чувства, как отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало в тени, «по» было на границе тени и света — и заключительное «
волнам» сияло так ярко, что заметны были трещины в позолоте.
— Едва ли. — Биче всматривалась. — У меня нет
чувства приближения к той самой «Бегущей по
волнам», о которой мне рассказывал отец, что ее выстроили на дне моря, пользуясь рыбой-пилой и рыбой-молотком, два поплевавших на руки молодца-гиганта: «Замысел» и «Секрет».
Эта связь, неожиданная, капризная, захватила Илью целиком, вызвала в нём самодовольное
чувство и как бы залечила царапины, нанесённые жизнью сердцу его. Мысль, что женщина, красивая, чисто одетая, свободно, по своей охоте, даёт ему свои дорогие поцелуи и ничего не просит взамен их, ещё более поднимала его в своих глазах. Он точно поплыл по широкой реке, в спокойной
волне, ласкавшей его тело.
Отшатнувшись от певцов, Фома смотрел на них с
чувством, близким испугу, песня кипящей
волной вливалась ему в грудь, и бешеная сила тоски, вложенная в нее, до боли сжимала ему сердце.
Мутные и огромные
волны хлестали через нас и окачивали с головой; по несчастью, Борисов, идя впереди, сбился с того броду, по которому прошел два раза, и попал на более глубокое место; вдруг он нырнул в воду, лошадь моя поплыла, и Евсеич отстал от меня; тут-то я почувствовал такой страх близкой смерти, которого я не забыл до сих пор; каждую минуту я готов был лишиться
чувств и едва не захлебнулся; по счастью, глубина продолжалась не более двух или трех сажен.
— Ну, что? — кричал Хохол. Его лицо, облитое потом, выпачканное сажей, плакало грязными слезами, глаза испуганно мигали, в мокрой бороде запуталось мочало. Меня облила освежающая
волна радости — такое огромное, мощное
чувство! — потом ожгла боль в левой ноге, я лег и сказал Хохлу...
Наслаждение летним днем, солнечным светом омрачалось мыслью о бедном Гавриле Степаныче, которому, по словам доктора, оставалось недолго жить; среди этого моря зелени,
волн тепла и света, ароматного запаха травы и цветов мысль о смерти являлась таким же грубым диссонансом, как зимний снег; какое-то внутреннее человеческое
чувство горячо протестовало против этого позорного уничтожения.
Такие люди незаменимы, как кабинетные ученые, но в практической жизни они безвозвратно тонут в
волнах житейского моря, если счастливая случайность не привяжет их к какому-нибудь хорошему делу или хорошему человеку; по отношению к Мухоедову во мне боролись два противоположных
чувства — я любил его и по воспоминаниям молодости, и как простую честную душу, а с другой стороны, мне делалось больно и обидно за него, когда я раздумывал на тему о его характере.
Я словно замер;
чувство блаженства по временам
волной пробегало по сердцу…
Чувство невыразимого удовольствия и благодарности задрожало у Василя в груди,
волной подкатилось к горлу и защипало глаза.
Мне опять вспомнился Степан, выбежавший из каторги, прошедший с Марусей всю Сибирь, и я с невольным жутким
чувством посмотрел на этого человека, напоминавшего обомшелый пень, выкинутый
волной на неприветливую отмель.
Ужасно
чувство, с которым человек видит, что он оставлен всем светом, когда он невольно обращает умоляющий взор вокруг себя, зная, что никто не подаст ему помощи, и когда взор его встречает вместо спасителя ярящиеся
волны океана, улыбающийся взгляд инквизитора или взгляд без выражения палача.
Юноша бросился на большой камень; волнение его утишалось, высокое
чувство веры восходило, подобно солнцу, из возмущенных
волн, освещая их, согревая, передавая им свой свет.
В «Фаусте» герой старается ободрить себя тем, что ни он, ни Вера не имеют друг к другу серьезного
чувства; сидеть с ней, мечтать о ней — это его дело, но по части решительности, даже в словах, он держит себя так, что Вера сама должна сказать ему, что любит его; речь несколько минут шла уже так, что ему следовало непременно сказать это, но он, видите ли, не догадался и не посмел сказать ей этого; а когда женщина, которая должна принимать объяснение, вынуждена наконец сама сделать объяснение, он, видите ли, «замер», но почувствовал, что «блаженство
волною пробегает по его сердцу», только, впрочем, «по временам», а собственно говоря, он «совершенно потерял голову» — жаль только, что не упал в обморок, да и то было бы, если бы не попалось кстати дерево, к которому можно было прислониться.
Карл действительно был бледен. При первых же звуках музыки он почувствовал, как кровь сбежала с его лица и горячей
волной прихлынула к сердцу и как руки его похолодели и приобрели какую-то особенную цепкость. Но это волнение не было волнением трусости. Уже два года Карл укрощал львов и каждый день испытывал одно и то же
чувство подъема нервов.
Прошло минут пять-десять, и юный моряк уже без жгучего
чувства страха смотрел на шторм и на беснующиеся вокруг корвета высокие
волны. И не столько привыкли все еще натянутые, словно струны, нервы, сколько его подбадривало и успокаивало хладнокровие и спокойствие капитана.
Это настроение уже не покидало меня и в самой Греции. Все время во мне жило
чувство, которое я испытал, когда в
волнах Эгейского моря увидел живого Тритона… Отпечатки козьих копыт у ручья. Кто это был здесь? Вислоухие греческие козы с толстоногими козлятами пили воду, или веселые забияки-сатиры спускались сюда утром вон из той рощи?
Впервые испытал я
чувство настоящей опасности. Это было всего несколько секунд, но памятных. До сих пор мечется передо мною картина хмурого дня с темно-серыми
волнами реки и очертаниями берегов и весь переполох на пароме.
Перед ними стоял тот, слава о чьих подвигах широкой
волной разливалась по тогдашней Руси, тот, чей взгляд подкашивал колена у князей и бояр крамольных, извлекал тайны из их очерствелой совести и лишал
чувств нежных женщин. Он был в полной силе мужества, ему шел тридцать седьмой год, и все в нем дышало строгим и грозным величием.
Что об его
чувство к ней, как о гранитную скалу, разбиваются
волны всех философских теорий.
Он надеялся, что этот «мировой» и, по преимуществу «дамский» город
волнами блонд и кружев, грудами изящных тканей, драгоценностей, всем тем «дамским счастьем», которое так реально и так увлекательно описано Эмилем Золя в романе под этим названием, охватит все
чувства молодой женщины, заставит забыть ее, хотя бы временно, обещанное им свидание с дорогой матерью, образ которой все неотступнее и неотступнее начинал преследовать Ирену.
И снова злобное
чувство против подруги
волной захлестывало молодую девушку.
Угрозы генерала немедленно подействовали, как удар из ружья над ястребами, делящими свою добычу; освобожденный пленник прорезал
волны народные и взбежал на террасу. Величаво, пламенными глазами посмотрел он вокруг себя; тряся головой, закинул назад черные кудри, иронически усмехнулся (в этой усмешке, во всей наружности его боролись благородные
чувства с притворством) и сказал Шлиппенбаху...